ОТ АВТОРА

История повторяется. Прошлое, каким бы давним не было, становится одним из элементов современности.

Незримая цепь, что соединяет давно прошедшую и нынешнюю эпоху, существует. По законам причинности один факт идет вслед за другим, одно событие является причиной другого. Мы не живем сегодня, - говорят философы, - а лишь переживаем прошедшее, проглядывая свой завтрашний день. Сменяются религиозные явления, общественные формации, неизменным остается продукт духовной жизни человека: радость, зависть, любовь, ненависть, измена, патриотизм... Вспомним: Отрадно и почетно умереть за отечество! Эти слова написаны около двух тысячелетий тому. Древнегреческий философ Сократ сказал, что у каждого человека есть солнце, только не надо его гасить. К сожалению, в истории были периоды, когда это солнце гасили. Цари и царицы лезли по лестнице вверх, чтобы стать рядом с богами, а ловкие чиновники лукавыми способами делали себе карьеру.

Идя в древние цивилизации с героями романа, я пытался придерживаться незримой цепи историзма. Правители древних государств Египта и Селевкидии реальные люди, в истории они хорошо известны. Вместе с ними в романе действуют и персонажи, созданные авторской фантазией.

Раскрывая в художественных образах прошлое, старался создать эмоциональную атмосферу, достигнуть не только психологии, но и самой сути историзма через поведение человека - верную дружбу и подлое предательство, борьбу за свободу и жестокое насилие. Мне хотелось склонить читателя к мысли, что и в наше время имперские войны возникают из тех же самых причин, что и когда-то - жадности, амбиции, разнузданности и тяги властной олигархии к мировому господству. Их злой гений продолжает облучать наивных людей убийственной радиацией.

История не имеет законов, она обременена судьбой, потому и виксирует всё, что происходит в мире, потому и говорят, что имеет столько глаз, сколько в небе звёзд.

Когда-то Михаил Драгоманов писал: "История - великий учитель, но, к сожалению, она никого не учит, потому что поздно преподают ее людям".

Если бы люди настойчивей и глубже изучали причины исторических событий, на земле было бы меньше человеческих трагедий.

К сожалению, имперские государства со своей структурой, общественной формацией и ментальностью мало чем отличаются между собой. Какими бы идеологиями не прикрывались, они имеют одну цель: побольше заграбастать чужих земель, поработить народы и эксплуатировать их.

Имперский синдром порождает агрессивное тупоумие властителей. Отсюда разрушение святых храмов, выдающихся исторических памятников, многие из которых были шедеврами искусства.

Благодаря письменности - генетической нитке, которая тянется вдоль человеческого существования, человек сберег свою историческую память и имеет возможность вольно листать ее страницы в оригинале. Для этого и пишутся исторические произведения.

М.Василенко

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА РОМАНА
"ЛАОДИКА - ЦАРИЦА СЕЛЕВКИДИИ"

Автора этого романа я знал давно как поэта, и сразу принял к сердцу его творчество. (Переводил стихотворения на русский язык).

В 2002 году, почти случайно, приобрел его исторический роман в прозе, который по-настоящему заинтересовал меня ярким содержанием, художественным изложением исторических явлений. Древняя эпоха, ее люди произвели на меня большой интерес, как бы вдохнули стародавний мир его героев.

Я побеседовал с автором и предложил перевести на русский язык. Он согласился. И я сразу весь ушел в эту работу. Произведение захватило меня яркими картинами. По ходу продвижения текста постоянно ощущал влияние древнего мира и его героев - современников Александра Македонского - отважных воинов Протея, Маркуса, Демосфена, Арридея, Эвергета, царей Птолемея, Антиоха и цариц Лаодики и Береники. Чем дальше углублялся в художественный перевод, тем ощутимей воспринимал героический дух потрясения далеких времен Селевкидии, где жили герои, воодушевленные на патриотические подвиги Лаодикой и ее соратниками. Вот об этом и пойдет наш дальнейший разговор о славных временах Александра Македонского, его недругов и друзей по оружию. И сам я в своей душе оживил пылающее полотнище далекой Египетской пустыни.

Н.Касьянов

СЕЛЕВКИДИЯ

Лаодика проснулась поздно. Приоткрыв глаза, несколько минут равнодушно разглядывала голубой балдахин, что глубоким чистым небом нависал над ней. Порывисто сбросив с груди легкое покрывало и сладко потянувшись, она кому-то тепло усмехнулась. Может, своим радужным снам, а может пышности своего прелестного тела и бодрости, которую она чувствовала в себе. Она была еще довольно красивая, статная женщина, хотя на лице уже собирались не первые тонкие морщинки. Черные тугие косы, которые обрамляли смуглое продолговатое лицо, и высокие крылатые брови придавали женщине величие и вид настороженного человека.

Одаренная наблюдательностью, она еще в юности поняла, что дорогу к трону в большей мере, чем принадлежность к царской семье, проложит ее красота.

Пятнадцатилетней девушкой Лаодика, как велел обычай, отдалась родному брату, царю Антиоху Второму, и тогда стала его женой. Но сердце не лежало к нему, и она быстро научилась хитрить и лукавить. Вскоре нашла среди придворных себе красивых любовников. Неуклюжий, постоянно занятый государственными делами, Антиох сначала не подозревал Лаодику в нарушениях супружеской верности. Любил ее, особенно когда родила ему первого сына. Отпускал в далекие путешествия и долгие прогулки, никогда не интересовался, где бывает, что делает. Со временем, когда охрана донесла, что она завела любовников, начал ставить у ее спальни верных ему евнухов и служанок-рабынь. Но она быстро находила с ними общий язык и продолжала прежнюю жизнь.

Так было в молодости. Теперь ей сорок лет. У нее два взрослых сына - Гиеракс и Никатор. На голове засеребрились седые волоски. Она с утра заставляет служанок вырывать их. Пригасли юные порывы и шальная страсть. Но еще и теперь она чувствует, что Антиох, как и в молодости, любит ее. Недавно подарил ей Паннукоме - большие земли с поселками в провинции Вавилония и приказал управителям сатрапий об этом высечь на каменных стеллах и поставить возле ворот храма богини Исиды, храма бога Осириса и храма бога Гора, - пусть знают все поколения селевков. И еще она получила от него золотые кубки, серебряные чаши и браслеты, серебряные кувшинчики, тарелки и заморские наряды из парчи. Все это приняла с радостью как награду за молитвы к любимой богине Исиде - богине материнства.

Лаодика вздохнула, легла на бок, посмотрела на статую богини, что стояла в глубине жилища меж массивными колоннами украшенными резьбой в виде папирусных стеблей, с которых свисали гирлянды цветов и венков из пальмовых листьев. К ним, сопротивляясь на руках Исиды, тянулся ее маленький сын Гор. И она, ласковая и разнеженная материнским святым чувством, тщетно старалась прижать его к своим налитым грудям.

Лаодика сомкнула веки и невольно задумалась. Что-то теплое, материнское почувствовала в себе. Будто возвратились беззаботные годы, светлое целомудрие и тот незабываемый день перед родами, когда почувствовала первый крик новорожденного ребенка. Тогда лежала еще слабой, раб обмахивал ее опахалом, Антиох держал сына перед ней на руках, и большой хор исполнял торжественный гимн в честь ее.

Она поднялась с широкого мягкого ложа и громко крикнула:

- Наазам!

Покачнулась красная ширма на дверях, раздвоилась и в помещение вошла служанка - рабыня. На ней черные широкие шаровары, на ногах войлочные сандалии.

- Я звала Наазама, - двинула черной бровью Лаодика.

- Наазам нету. Царь забрал Наазам, - ломаным греческим языком ответила служанка.

- Когда? Куда?..

- Недавно. Я не знаю куда.

Это было интересно. Долгое время евнух Наазам неизменно прислуживал царице. Тихий и покорный он был неприметным человекам во дворце. Лаодика уважала его. Он мог держать язык за зубами, с ним можно было свободно общаться.

Лаодика приказала служанке подавать одеяние. Вскорости, одетая в цветастый халат, она разглядывала себя в небольшом серебряном зеркальце, что стояло на мраморном столе, заставленном разнообразными коробочками с черной и красной красками для бровей и губ. Тут же были разные причиндалы для завивки волос, шкатулочки с кольцами и сережками. От всего этого разносились душистые запахи.

Горничные суетились около царицы, старательно оправляли подол нарядного платья, перевязывали голубыми лентами волосы на голове, шнуровали украшенные золотом туфельки.

Лаодика провела ладонями по своей гибкой талии. Была очень довольна собой.

- Подходит ли гребень к моим волосам? - спрашивала горничных.

- Да! Подходит, - твердили они.

- Бусы тоже к лицу?

- К лицу!

- Голубой цвет - это мой цвет. Правда?

- Правда, царица, правда, - льстиво наперебой твердили служанки.

В покои зашел Антиох. Его большой живот, охваченный роскошной малиновой тогой с позументами, несуразно свисал над короткими ногами. Когда он шел утиной походкой, живот качался, казалось, что там был какой-то приглушенный колокол, взлохмаченная борода упиралась в открытую волосатую грудь! На толстых коротких пальцах рук красовались дорогие цветные перстни. Поздоровавшись с женой, Антиох устало сел в широкое из слоновой кости кресло и острыми глазами обвел помещение.

На каменной глыбе, похожей на завалинку, возле стены стояла золотая причудливой формы чаша, которую подарил когда-то эллин из далекого заморского края. Рядом с чашей лежала яйцевидной формы с двумя вертикальными ручками амфора. Взгляд царя скользнул по ряду серебряных и золотых божков, что висели над широким ложем. На стене красовался, подаренный воинственным вождем галатов глянцевый лук и стрелы, украшенные серебряными крапинками.

Лаодика со скрытым интересом поглядывала на мужа. Никогда он не заходил к ней в такое раннее время. Что бы это значило? Вчера он допоздна пил с иностранцем.

Глазами показала служанкам на двери. Те, поклонившись, молчаливо вышли.

Игриво заглядывая мужу в глаза, она льстиво спросила:

- А куда же ты, муж, забрал Наазама? Я к нему привыкла. Где он? Кто же теперь будет бдительно оберегать твою царицу?

Антиох молчал. Его лицо стало холодным, это обеспокоило Лаодику. Погасив улыбку, повторила:

- Мне сказали, что ты забрал Наазама. Но куда? Что, я уже не госпожа у себя дома?

- Хочешь видеть его? - спросил Антиох и, не дожидаясь ответа, добавил:

- Пойдем, покажу тебе Наазама.

Он стал на ноги и пошел к дверям. За ним Лаодика.

Во дворе их приветствовали наместники и настоятели храмов традиционными военными возгласами. Вежливо ответив на приветствие кивком головы, супруги приблизились к портику. Колонны были ярко украшены живописью. Около них, шаркая сандалиями по мраморным плитам, негр в белом одеянии, угодливым жестом показал, что вход свободный.

Антиох с Лаодикой, пройдя по каменным ступеням, стали под навесом, крытым покатой крышей. Перед ними на балконе стояли солнечные часы. Они показывали одиннадцать часов.

- Так поздно? - подумала Лаодика. Она посмотрела на солнце. Оно одиноко стояло в зените и горячо жгло. Перевела взгляд на долину. Там в тумане виднелась речка Оронт. Поодаль, на заречье - темные горы с острыми скалами, а слева на западе - поля, засеянные сезамом.

Когда-то она любила наслаждаться этим разноцветным краем. Тогда предгорья и горы, укутанные тонкой позолотой косых лучей, напоминали ей о египетских пирамидах и плененных миражами сфинксах. Возбуждали желания чего-то нового. Но сегодня, в жару они казались убогими и жалостливыми, как слабые ягнята. Не волновали и неподвижные кусты тамариска и мимозы, смотревшие в прозрачную воду Оронта. Неожиданно на речке появилась лодка. На корме сидел загорелый, почти голй араб. Только грязная желтая ткань укрывала его желтый костлявый таз. Он напряженно греб веслом, правил к берегу.

Араб, обув истоптанные кожаные сандалии, легко выскочил на широкие сходни причала, пробежал через раскаленную солнцем песчаную площадь перед дворцом и скрылся в длинном невысоком строении, подобном галерее.

Лаодика сначала не придала этому особого внимания. Разве не доводилось ей видеть араба, который куда-то спешил? Перевела взгляд на Антиоха. Его сомкнутые уста и холодный взор не предвещали ничего доброго.

Неожиданно, разорвав тишину, раздались звуки букцина.

На плоской крыше одного из домов вблизи площади, широко расставив тонкие худосочные ноги, стоял уже знакомый Лаодике араб и рьяно дул в букцин. Люди, проходя по площади, останавливались и вопросительно оглядывались.

От царских конюшен прямо на них помчали две колесницы, запряженные красивой гривастой тройкой коней. Люди испуганно разбегались.

Колесницы переехали площадь и остановились на одной линии напротив дворца. Из них поспешно выскочили рабы, сняли несколько низеньких скамеек и примкнутых деревянных щитов. Из них быстро соорудили небольшой помост.

Лаодика вопросительно сломила брови.

- Что это? Кого-то будем казнить?

Антиох утвердительно кивнул головой.

- Кого же? - спросила царица. И ее глаза вспыхнули недобрым хищным блеском, а на висках запульсировали жилки.

Антиох не любил у нее проявлений жестокости. Они пугали его. Вот и теперь, когда Лаодика восхищенно смотрела на приготовление рабов, он со страхом и неприязнью следил за ней. За всю свою жизнь не мог понять ее сердца. То была неподдельно веселой, мягкой и доброй, то делалась хищной и лукавой. Сейчас он чувствовал, как в груди сестры-жены пробуждается злой вулкан.

...Ему вспомнился давноминувший день, когда со всей семьей, - сыновья были еще маленькими, - он выехал за город отдыхать. Дожди угомонились, и на лугах ярко зеленела высокая трава. Настроение было хорошим. Он рвал яркие цветы и отдавал сыновьям. Те украшали ими волосы матери. А она сидела на копешке сена, смеялась и целовала детей.

В небе над ними появился темно-бурый беркут. В когтях он держал ягненка. Антиох схватил лук и, прицелившись, пустил стрелу. Хищник резко взмахнул широкими крыльями, как бы хотел перелететь через какую-то преграду, и выпустил добычу. Еще раз рванулся вверх и уже мертвый со стрелой в груди, упал на землю.

Ягненок был еще жив. Окровавленный с переломанными ножками лежал на цветах и жалобно млеял. Иногда пытался встать на ножки, но тут же падал. Дети, широко открыв глаза, печально смотрели на него.

Неожиданно Гиеракс, старший сын, заплакал.

- Ты чего? - спросила Лаодика.

- Он умрет... Жалко.

- Что?! Жалко?.. Умрет?.. - переспросила мать. Ее глаза, только что были веселыми, позеленели, рот перекосился от негодования. Посмотрела на мужа:

- Вот какой у тебя сын!.. Будущий царь. Нюня! Ты подумал, что станет с государством, когда руководить будет такой плакса? Ты подумал? Ты взвесил?..

Гиеракс все еще хныкал.

- Ты!.. Ты!.. - задохнулась от острого гнева мать.

Схватила ягненка и начала со злостью ломать ему ноги, рвать уши...

- Вот, вот ему! Вот!.. Мы - цари! Нам слезы и жалость непростительный грех. Если цари будут плаксами, рабы захватят власть.

Антиох с детьми возвращался домой на колеснице с высокими деревянными бортами, а Лаодика в гневе вскочила на неоседланного вороного коня, рысцой ехала рядом. Молчала. Антиох знал, что быстро она не заговорит. Бывало, когда гневалась, несколько дней кипела в себе и молчала. Впереди лежал глубокий овраг, заросший кустами дикой малины. Антиох поехал по склону приземистой горы, а Лаодика направила коня через овраг, напрямую. Коня не подгоняла и он сам выбирал себе дорогу.

Вдруг в зарослях остановился, навострил уши и, как ошпаренный, фыркнув, шарахнулся вбок. Лаодика от неожиданности не удержалась на коне, спрыгнула на землю. И тут увидела трех хищных гривастых гиен, которые бежали по звериной тропе.

Ей стало жутко. Глаза наполнились страхом. Она закрыла руками лицо и отчаянно закричала.

Гиены остановились, удивленно посмотрели не нее, - что, мол, это за явление случилось? - и побежали дальше.

Напуганный зверями конь выскочил из оврага. Антиох увидел его без всадника и сразу поехал искать жену.

Она сидела под кустом и плакала. Стыд за свое бессилие обжигал ее душу. Еще несколько минут назад женщина тешила себя мыслью о царском всесилии, и вот видишь - бессильное существо сидит на лоне девственной природы и молит у нее спасения.

Когда увидела мужа и детей, которые бежали к ней, быстро вытерла ладонями слезы, насильно улыбнулась и пошла им навстречу.

- Простите меня, - сказала она. - Я сотворила глупость.

И сразу все заговорили, заулыбались. Незримая стена недоумения преодолена.

…Антиох, захваченный воспоминаниями, даже забыл, где находится. К действительности возвратил возглас Лаодики:

- Как!? Наазама на эшафот?.. И Кадея?.. Сына вождя галатов?.. Еще вчера ты обещал ему военную поддержку, заверял в преданности, а сегодня казнишь?..

- Да, - спокойно ответил царь.

- За что? - спросила жена. - Что случилась?

Антиох ступил в глубину перистиля за зеленую ширму. Полулег в эбеновое ложе. Теперь с площади его не было видно, но сквозь небольшую дырку, прорезанную в ширме на уровне его глаз, видел все, что творилось на площади.

Там волновалась, гудела, разновидная, разноодетая огромная толпа. К ней присоединялись новые и новые группы людей, которые пришли из боковых улиц и проулков.

Вот полуглый разрисованный татуировками араб, вот каппадокиец в острой шапке, грек с цветным поясом, фригиец, в верблюжьей шкуре, трокмы, галаты... Кое-где между ними стояли, понурившись, ослы и высокие двугорбые верблюды, задрав головы. Оградив большим кругом место казни, при копьях и луках дежурила стража. На них широкополые шлемы с красно-желтыми кокардами и разноцветной коротко подрезанной одежде. На ногах - желтые кожаные котурны, - военная обувь.

Бродили равнодушные ко всему черномазые рабы, что-то выкрикивали меднолицые воины.

Какое-то особенное трагическое настроение властвовало толпою. Люди терпеливо ждали острого действия, сильного потрясения, будто наркотического зелья.

Вот толпа пошатнулась и замерла. На эшафот вывели евнуха Наазама и сына вождя племени галатов Кадея. У обоих окровавленные грязные лица. Задыхаются. Хватают воздух, как рыба, которую только что вытянули из воды.

К тому же двое мужчин были не одинаковы на вид. Наазам, сгорбленный и обессиленный с чахлым клочком волос и длинной шеей, был похож на старую больную цаплю, которую покинула стая, улетевшая на юг. Он едва находил в себе силы, чтобы держаться на старых венозных ногах. Его острые ребра выпирались под кожей и в меру того, как он дышал, они двигались, казалось, то были не ребра, а большие зубы какой-то твари, которая схватила его и жует. Он пытался что-то сказать, отчаянно качал головой, опускался на колени, припадая лицом к помосту. По его безбородому бабьему лицу густо текли слезы. Он просил помилования у царя и царицы, которым с рабской преданностью служил почти с детства.

Лаодика смотрела на него и кривилась от отвращения.

Радом с Наазамом стоял Кадей. Его молодое упругое тело бугристыми мускулами вырисовывалось под разорванной одеждой.

У Кадея черные кудрявые волосы, волевое лицо, сильные руки и бедра. Все это делало его похожим на Геракла. Что-то несборимое было в его высокой стройной фигуре, все говорило: можете уничтожить, но не победите.

И Лаодика подумала, поставила себя на его место: держалась бы не хуже его.

На помощь вышел глашатай в белой хламиде и цилиндрическом колпаке.

Развернув темно-желтый лист пергамента, он начал читать. Однако, находясь от него не близко, Лаодика не могла разобрать все его слова. Улавливала отдельные фразы.

"Я - Антиох второй... царь могучий, великий! Владыка мира... Сын Антиоха Первого... Освободил Милет от Тиарха... Караю, милую... Казню раба-евнуха... слугу царицы Наазама.. и сына вражеского вождя галатов... Кадея. Принуждали… грехопадению жену Лаодику…"

- Что это? Что?! - испуганно спросила мужа Лаодика.

Пальцы ее холеных рук, не знавшие черной работы, украшенные перлами, разноцветными кольцами и красными браслетами, сжались в кулачки. Душа онемела, глаза наполнились неожиданным страхом.

Антиох ответил не сразу.

Ладонью вытер пот со лба, что внезапно выступил, степенно встал.

- Желаю с тобой развестись, Лаодика. Уже приказал Харидею читать об этом в храмах.

- Ты сошел с ума!

- Нет, так требует время. Так сложились государственные дела. Хочу взять в жены дочь царя Египта Птолемея Второго.

Лицо Лаодики перекосилось.

- Я ненавижу тебя... Ненавижу! Опозорил!..

Ее красивое смуглое лицо побледнело. Она, будто замерзла, втягивала шею в плечи, дрожала.

- Ты забыл, что я не только твоя жена, я твоя родная сестра. Нас одна мать породила. Я - дочка царя Антиоха Первого. Меня полюбила богиня Исида. Я украшала тебе жизнь. Помогала в государственных делах. Я имею опыт миловать и карать подчиненных. Я лаской и мудростью ставила перед тобой на колени чужеземных послов, вождей и сатрапов... А ты!.. Ты!.. Предал. Опорочил. Ненавижу!

Говорила и говорила. Не видела, как палач Нерпей срубил головы Кадея и Наазама; как рабы кинули те головы в одну колесницу, а туловища в другую, чтобы сразу развезти их в разные места. Пусть и на том свете будут без голов!

Толпа одобрила царский приговор. Громкими единогласными возгласами приветствовала Антиоха, сравнивала его с солнцем и богами племен.

Лаодика продолжала говорить:

- Ко мне во сне приходила богиня Исида. Я плакала. Она сказала: "Я - богиня. Кто посмел обидеть тебя? Признайся. Я затемню ему глаза, лишу разума, сотворю ночь. Я выломаю ему ноги... Нашлю бога Осириса с мечом, срублю голову!" А я говорю: О, моя богиня! Я больше всех в жизни почитаю и люблю тебя, дышу тобой. Теперь я плачу, ибо меня предали. А она говорит: "Радуйся, царица... Я твоего обидчика превращу в петуха, а тебя сделаю еще красивее, заворожу от старости..."

- Молчи! - крикнул царь. - Ты забываешь, что у Антиоха сильная рука и невыщербленный меч, а у Лаодики не железная шея!

Это охладило царицу. Она поникла и затихла. Пошла в свои покои, упала на кровать и разрыдалась.

Тогда пришел Антиох. Он напомнил ей про деда и отца. Единственный бог их рода, которого должны оберегать наследники, это - трон. Только он возвеличивает род, равняет его с богами, увековечивает имена, дает право решать судьбы племен и государств. Разве не трон дал нам воинов и рабов? Разве не он надоумил построить цитадели, присоединить земли соседей к своей державе? Это он одел Лаодику и ее сыновей в золото. Он! Но настало время, когда трон закачался. Лаодика знает, что они собираются воевать... Бактрия отделилась, а Диодат объявил себя царем. Галаты ежедневно шарпают их границы, грабят землю... А Птолемей обучает свое войско, чтобы завоевать Селевкидию. Очень тяжело стало удерживать власть. Государственная казна пуста, а рабы затевают мятеж, бунтуют. Он, Антиох, легко мог бы избавиться от Лаодики. Убить. Но этого не сделал, ибо любит и ценит ее разум и красоту. Но получилось так, что она должна оставить Антиохию. Поедет в Паннукоме. Там будет жить в достатке... Согласен на то, пусть рядом с ней будет Арридей, который ей не безразличен.

Переживать за Наазамом не следует. Это был слабый немощный раб. А Кадей - скрытый враг. Прикидывался другом, а сам только и ждал момента, чтобы всадить нож в Антиохово сердце. Ну что с того, что он поссорился с отцом, вождем галатов, и собрался идти на него войной, чтобы силой взять власть. Обнаглев, тайно договаривался с царем Диодотом, нашим лютым врагом. Нет, Антиох галатам не верил и не поверит.

- Лаодика, подумай, государственная обстановка вынуждает меня жениться на Беренике. В лице ее отца, царя Птолемея, буду иметь надежного союзника. Соберу войско и покараю Бактрию, царю Диадоту снесу голову, чтобы другие цари не зарились на наши земли. Уважь мою просьбу. Мы, антиоховцы, должны беречь корону наших отцов. Ты моя сестра, дочь царя, это больше, чем жена...

Оставшись одна, Лаодика упала на колени перед скульптурным изображением богини Исиды - сестры и жены бога Осириса, женщины с рогами, солнечным диском на голове и сыном Гором на руках.

- О, великая богиня, сжалься!.. Не разлучай с Антиохом. Верни ему разум... Верни старую любовь ко мне. Я положу на твой жертвенник сытого быка, построю новый храм с колоннами в честь твоего сына Гора и поставлю высокую стелу в городе с твоим священным письмом о мудрости людской жизни.

Слезы душили ее, скатывались по щекам на высокую грудь, туго обтянутую шелком.

- О, богиня, отведи черные мысли от мужнего сердца!..

Вечерело. Сумерки заполняли помещения, гасили последний свет, что вливался через окна со двора.

Служанка зажгла фитили в посудинках с маслом, что стояли на высоких подставках возле Исиды. Широкие мягкие тени упали на пол, зашевелились на лице богини, повисли над нею... И Лаодике показалось, что мудрая богиня шевельнула губами, повела взглядом и с любовью смотрит на нее.

Лаодика закрыла глаза, головой прислонилась к терракотовым красным ногам богини.

- О, Исида-мама, утешь мою печаль, отведи несправедливость, наведи на ум моего родного брата и мужа Антиоха.

Лаодика рыдала, припадая губами к холодным каменным ногам богини.

Служанке еще не приходилось видеть свою царицу такой набожной. С выражением удивления на лице и настырным интересом в глазах, она расстилала ковер возле ложа и тайком поглядывала на нее.

Рабыня не верила в Исиду, не любила этой надменной чужестранки за простое одеяние и облик обычной женщины. В отсутствие царицы она каждое утро плевала на нее и, оглянувшись, поспешно вытирала плевки.

- Тьфу!.. Еще раз тьфу на твои рога!

В молитве к своей Атаргатис - женскому божеству с рыбьей головой - просила наслать кару на Исиду, снять пелену с глаз царицы, что наделала гадкая богиня.

В смежном помещении задребезжала кифара, звякнули кроталы, и к ним присоединилась высоким голосом металлическая гингра.

Рабыня, пятясь, низко поклонилась царице, вышла из покоев.

За стеной кто-то грохнул дверями. Музыка стихла.

Над головой Лаодики прожужжала большая муха. Царица проводила ее взглядом. Муха пролетела к задней стене, поднялась к потолку и попала в ловушку паука. Паутина оказалась крепкой, ибо муха притихла и только редко издавала отчаянные звуки. Предупреждала свою родню о реальной опасности - существовании смертельных ловушек и трагедий в быстротекущем времени жизни.

С улицы донесся далекий голос чабана, который гнал отару. Пахло нардом. Пахло степными цветами.

Лаодика поднялась на ноги, ступила несколько шагов и снова упала на кровать. Горячая волна обиды сжала сердце. Кипела ненависть.

- Ненавижу!.. - шептали пересохшие губы царицы. - Ненавижу!

Она сгребла пальцами одеяло, тискала в кулаках.

"Вот так бы врагов... и раздавить, - подумала. Наивной была, безрассудно верила царю, брату-мужу. Теперь она обесславит Антиоха, сбежит в Бактрию, соберет войско и поведет против него. Не позволит, чтобы какая-то девчонка занимала ее место на троне. В конце концов, она защищает своих сыновей - наследников отеческой короны. Все племена Селевкидии силой оружия поддержат её"...

За стеной снова заиграла кифара. Заголосила гингра и ... стихла. Легко и звонко прозвучал молодой девичий голос, выводя какую-то нежную мелодию. Песня проникла сквозь стену в затемненную комнату. Казалось, что ее вбирали даже колонны и мебель, каменные и золотые божки, львы и кабаны, нарисованные на стенах. В мелодии не было тоски. Песня была из солнца, весны и цветов и молодых порывов. В ней звучала радость цвела розовая надежда на любовь и счастье.

Лаодике песня не понравилась. С болью в груди слушала ее и кусала губы. Спустила ноги с кровати, села. Уже хотела позвать служанку, когда голос певицы, как бы кто его перебил, сорвался с высокой ноты и стих.

Снова забренчали кроталы, и заголосила-запела гингра. Это был резвый танец. Он звал к себе упругие ноги и напоминал весенние потоки.

Лаодика нервно повела плечами, хлопнула дважды в ладони.

Появилась служанка. На вопрос, кто там, в соседней комнате, веселится, ответила:

- Ваши сыновья.

- Нашли, когда развлекаться... Знают, что я больная? Не знают? Надо было сказать.

Она смолкла, о чем-то напряженно думала, как будто не могла вспомнить нужного слова. Через некоторое время приказала позвать к ней старшего сына.

Гиеракс пришел возбужденный, веселый. Молодое безусое лицо, густо покрытое веснушками, рыжеватые волосы на голове, светилось радостью.

- Ах, мама, какая там девушка танцует!

Мать молчала. Бледное лицо было холодным, каменным. Какую-то минутку смотрела на сына так, как будто впервые видела. Тогда посадила на кровать рядом, с трудом улыбнулась, взъерошила ему чуб.

- Сынок, ты уже вырос, стал взрослым. Скажи, что там за девушка танцует.

Гиеракс зарделся. На верхней губе высыпал мелкой росой пот, а глаза быстро-быстро заморгали, словно его поймали на горячем. Путано и торопливо рассказал матери, как Хазар, будучи в Паннукоме - сирийском городе, на одной из улиц увидел девушку необычайной красоты. Окруженная людьми, она танцевала, потом прекрасно пела, виртуозно аккомпанируя себе на кифаре. Хазару понравилась талантливая девушка, и он привез её сюда, в Антиохию, чтобы веселила царских сыновей.

Лаодика положила ему руку на голову, сказала:

- Да, вырос. Время и на трон тебе сесть... Но завтра мы покидаем Антиохию.

- Почему? - испуганно спросил сын.

- Нас выгоняет твой отец, как рабов... Он задумал лишить тебя прав на наследство...

- Как же так!? - воскликнул Гиеракс. - Я - сын царя Антиоха!

- Да, ты царский сын. У тебя кровь твоего прадеда Селевка. Но отец говорит, что этого требует государственная обстановка. Но это не так. Наш царский род никогда не пасовал перед бедой, и никто из рода не был изгнан как раб... Как собака! Понимаешь? Никто и никогда. А твой отец делает это.

В ее сердце вновь закипела ненависть. Жажда славы и царской роскоши затмила разум. Душа, развращенная властью, требовала жертв. Самовлюбленная и независимая, она и не пробовала взвесить аргументы мужа. Желание самой удержаться при царской власти делало ее непримиримой. Опыт и хитрость объединились, и она уже без страха сжигала свои мосты. Отступления уже быть не могло.

Если Антиох, царь Селевкидии, ее унижает... Нет, они уже не придут к согласию. Она начала усматривать свое несчастье не в сложных государственных обстоятельствах, а в своем возрасте.

Сыну сказала:

- Я постарела... Но вас, двух сынов вырастила. Вам отдала молодость и свою красоту. Вот отец и разлюбил. Хочет взять молодую жену... Дочку царя Птолемея второго.

- Беренику?

- Да.

- Ту - худосочную, малую...

- Да.

- Но она египтянка... Наш враг.

Гиеракс смолк, нахмурил брови. Губы сжались. Лицо исказилось, как у человека, которого несправедливо оскорбили, унизили.

- Я ее убью!