Мать с удивлением посмотрела на него. Удивилась не столько еще неведомой ей черте характера Гиеракса, как способу, которым сможет развязать тугой узел. Не будет Береники - не будет проблемы. А совершит кровавое дело руками не сына. Найдет выход, чего бы это ни стоило.
Гиераксу сказала:
- Убивать не стоит. Это не царских рук дело.
Немного помолчала и снова предостерегла сына от поспешности. Она еще раз попросит отца, чтобы не делал глупости и отказался от пагубного для державы брака с Береникой. Но оставшись наедине, уже не могла забыть Гиераксовы слова о выходе из тяжелого положения. Мысли кипели, раскаляя гнев, тасовали нереальные планы. Она еще напомнит о себе, покажет свой характер. Пусть Береника приезжает в Антиохию; пусть садится рядом с царем на троне, чтобы заплатить за это своей жизнью. Проучить, чтобы на всю жизнь запомнили проклятые Птолемеи, на что способна внучка царя Селевка!.. И все узнают, ровня ли Береника Лаодике? Ни разума, ни красоты. Маленькая, сухая, костлявая... Змея египетская кровососная. Нет, Лаодика не посчитается с ее молодостью и высоким родом. Вырвет ей горло, отравит, натравит лютых собак, выкрадет и завезет в пустыню, пусть там без воды и без еды подыхает в муках, как шелудивая лютая тигрица. Со временем она попросит своего евнуха или служанку или военачальника Протея или Арридея, который ее безумно любит, и они снесут ей голову. Ибо сам учитель, всеми уважаемый Хазар, если узнает о несправедливости Антиоха, договорится с эллинами или македонцами, где у него много друзей, и те придут на помощь с войском.
Мысль о Хазаре остановила поток гневных мыслей, помогла успокоиться. А зачем она кипятится? Надо все обмозговать, взвесить и быть осторожной, ибо за необдуманное слово, которое дойдет до ушей Антиоха, она поплатится головой. Ей ли не знать о том, чьими ушами слушает царь. А потому надо положиться на одного самого преданного человека.
Она сложила руки на груди и, сидя на кровати, задумалась. Перебирала в памяти своих служанок, евнухов, наместников сатрапий, военных начальников... Кто из них самый преданный? Вечерний шум и выкрики чабанов на улицах затихли. Деревья и птицы, речка Оронт и лес окунулись в глубокий спокойный сон. Только Лаодика и кифара, что потихоньку бренчала в смежном покое, не думали о сне. Разные по настрою и помыслам они творили одну общую жизнь.
В глубине полутемного покоя покачивались огоньки светильников и длинные разорванные тени, как сонные мошки, ползали по стенам и полу, заглядывали под мебель. Вскоре один светильник последний раз моргнул своим золотым оком и спрятался в кудели мрака... Потом погас другой...
Лаодика подняла голову, выпрямила спину. Да, она посоветуется с Хазаром, ему можно довериться.
Припомнился день, когда она впервые встретилась с Арридеем в далеком и очаровательном Египетском Саиси. То были самые лучшие, наполненные радостью годы, о которых она часто вспоминает. Особенно, когда на душу ложится камень и она ищет утешения. Хотела бы вернуть их, снова пройти ту молодую радостную жизнь. Но как? Почему боги не дали царям и царицам, своим наместникам на земле, такую возможность? Тогда не было бы гнева и недоразумений между ними. Они возвращались бы в былые самые лучшие свои дни и оттуда начинали жить сначала, не повторяя в будущем ошибок.
...В том далеком году весна в Египте была ранней. На вершинах гор еще белел снег и дул прохладный ветер, но ранние деревья уже выпустили молодые листья. Зеленела бальзамовая растительность, гнулись тонкие стебли сезама и пшеницы, щебетали веселыми голосами птицы, чаще бродили в зарослях львы, гиены, буйволы.
Через широкую долину, густо застеленную травой и цветами, двигался небольшой караван. Громкие покрикивания рабов и посвист кнутов над утомленными верблюдами и ослами, нагруженными сундуками и мешками.
Свежие приятные запахи весны щекотали ноздри, кружили голову, вызывали желание упасть на траву, опьянить тело ароматом земли - и заснуть, чтобы продлить блаженную явь и во сне.
Ослы, которым больше всего наскучил этот бешеный марш, артачились, упирались. Время от времени останавливались, падали на колени, закатывали глаза под лоб, ждали от людей передышки.
Но погонщики были безжалостны: крутили ослам хвоеты, дергали за уши и жестоко били кнутами по брюху, пока те снова не поднимались, становились на ноги и двигались дальше.
На дебелом сытом верблюде, окутанная красным шелком, в роскошном седле сидела она, молодая жена царя Антиоха Второго, красавица Лаодика. Это было несколько месяцев спустя после того, как вышла замуж за Антиоха и они справили свадьбу.
Над ее головой, защищая от солнечных лучей, полыхал голубой зонт, украшенный цветастой каймой. Драгоценные камни, оправленные серебром и золотом, украшали грудь, переливаясь на солнце. Но на смугловатом лице юной царицы лежала тень тревоги. Ее терзало нетерпение. Вот уже целую неделю без передышки добирается караван до египетского города Саиса, спешит на праздник Исиды и Осириса, который должен произойти сегодня ночью.
- Снова остановка, опять задержка, - раздраженно говорила Лаодика слуге-евнуху Варрону, когда караван останавливался.
Варрон брал палку и безжалостно бил животных, которые отстали, не обходил и рабов-погонщиков, кричал:
- Эй, лодыри!.. Вперед! Отдыхать будем в Саиси. Вперед!
Его высокая костлявая фигура с бронзовым безусым лицом и черным блестящим чубом, в котором виднелась реденькая седина, говорила о своей значимости и неутомимости.
Солнце уже кровавилось на базальтовых шпилях далеких гор, медленно гасло, когда перед ними в долине стал вырисовываться город мудрецов - великий Саис, в котором был главный храм Исиды. Густо настроенные дворцы, обелиски и колоссы вздымались над огромным количеством низеньких с плоскими крышами хаток, крытых стеблями финиковых пальм.
На околицах города кучерявились гибкие деревья и виноградники. С пригорков прямоугольными клиньями сбегали зеленые посевы. На бахче завязывались плети арбузов и дынь, а за озерцом синел гранатовый лес. Лаодика не могла отвести взгляд от чудесного города. Она в детстве слышала рассказы мудрецов, которые приезжали в Антиохию, о его красоте и богатстве, и уже тогда пожелала побывать в Саиси - в храмах великих богов, воздать уважение своим присутствием жрецам. Но обстановка заставляла ежегодно откладывать поездки. Наконец такая возможность появилась. Она снарядила караван, выбрала из опытных воинов охрану и отправилась в далекую и тяжелую дорогу через плоскогорья и полупустыню, покрытую осокой, полынью и кустами тамариска. Но безо всякой нужды останавливаясь в богатых местах и роскошных растительностью оазисах, затратила время, и теперь едва наверстала срок.
Предместье Саиса встретило их безлюдьем и густыми сумерками. Ущербный месяц пугливо выглядывал из-за туч, серебря вершины деревьев на склонах.
Стояла тишина, но уже ясно угадывался праздник: далеко в центре города поблескивали костры, и слышался приглушенный гомон праздновавших людей.
Миновав высокую стену цитадели и выехав на взгорье, они встретили процессию Исиды, внезапно появившуюся из-за поворота широкой улицы.
Процессия засверкала огнями, загремела колокольцами, зазвучала песнями. Впереди, украшенные цветными лентами и веночками, шли веселые женщины. Под звуки флейт и пение гимнов, они разбрасывали цветы по улице, кропили стены сооружений ароматными маслами. Голосистые мальчишки освещали им дорогу факелами.
Вот торжественно, в белых одеяниях, прошли важные жрецы. На руках они несли статуи богов и золотую посудину Исиды, которая глубоким молчанием сохраняла в себе суть высокой веры. Шли седобородые важные старцы, опираясь на посохи. Шли мужчины в разноцветных париках и с декоративными бородами, - по обычаю в будни они брили себе бороды и головы, а во время праздников надевали парики и подвязывали фальшивые бороды. Шли юноши и девушки в праздничных нарядах. Весна и песня цвели на их лицах.
В порыве радости Лаодика одела на голову белую Исидину митру. Остановила своего верблюда, достала кошелек и стала кидать в процессию деньги. Серебряные драхмы и лепты посыпались, покатились под людские ноги. Еще звонче зазвучала песня, еще громче загремели кроталы. Люди восклицали: "Слава царице Селевкидии!.. Слава!"
К Лаодике подошел высокий стройный парень и, подпрыгнув, надел ей на голову венок из живых желтых цветов - символ благосклонности и любви.
Царица поцеловала парня, подарила золотое кольцо. Еще никогда не доводилось ей видеть такого пышного веселого праздника. Почти всю ночь проездила по городу на празднично наряженном верблюде с толпой празднующих людей.
Была и на берегу священного моря, заходила в храм богини Исиды, когда жрецы делали жертвоприношение - кровью зарезанной козы кропили людей, что молились, чтобы они до конца своих дней были здоровы и счастливы.
В храме верховный жрец взял ее за руку и торжественно вывел на высокий помост, украшенный слоновой костью, где стояли, изготовленные из эбенового дерева и инкрустированные золотом, кресла для почетных гостей. В праздничном одеянии она сидела под голубым балдахином на виду молящихся, которые пели в честь ее песни. И горячее чувство собственного достоинства и великого счастья согревали ей душу. По окончанию молитвенной службы к ней подошла жрица храма, которая гадала по внутренностям животных, и сказала:
- Вельможная женщина, я гадала на твою судьбу, и внутренности жертвенной козы поведали, что твоя дорога пойдет гористыми склонами, взойдет на вершину, но солнце будет внизу; речка - как море, а море как речка... На перекрестных дорогах будет мучить жажда, но живая вода убежит... Солнце зайдет и запрячется трижды, и звезды разбредутся, как овцы, напуганные зверями...
Вера в приметы и гадания были очень популярны в Саиси. Лаодика это знала, потому терпеливо слушала жрицу, чтобы не обидеть, пыталась ее слова пропускать мимо ушей, забыть их, только они не забывались, находили уголки в памяти и крепко держались там: "Дорога пойдет гористыми склонами…"
Утром вышла на террасу дома настоятеля храма. Солнечные лучи приятно щекотали оголенные плечи.
Она пошла по улице, чтобы осмотреть архитектурные сооружения и храмы, обставленные белыми каменными колоннами, и снова увидела парня, которому подарила золотое кольцо.
Простоволосый, он стоял около каменного сфинкса, что высился на площади перед храмом. Его красивое смуглое лицо было приятным и мягким, черные волнистые волосы мокрыми прядками поприлипали к вискам выпуклого лба. Упругие мускулистые бедра, туго обтянутые до колен серой тканью, подчеркивали его красоту и силу. Юноша был одет в льняной хитон нараспашку.
Недалеко от него, сложив на груди руки, навзничь вытянулся на земле чернобородый лысый мужчина. Под его головой лежал ноздреватый камень, а под ногами - высокая замусоленная подушка. Мужчина громко читал слова, высеченные на стеле, что стояла перед ним. "Я Исида, владетельница всех земель. Я вместе с Гермесом изобрела демотическое и священное письмо, чтобы не все писали одними и теми же знаками. Я - жена и сестра бога Осириса. Я - мать Гора... Я отделила землю от неба... Я та, что выходит в созвездие Пса... Я утвердила силу справедливости. Я вместе с Осирисом положила конец людоедству. Я управляю молнией, смиряю и поднимаю волны моря, побеждаю судьбу..."
Это было интересно. Лаодика послала Варрона узнать, что это за люди, откуда они и почему тот лысый чернобородый мужчина в необычной позе читает священное письмо.
Варрон быстро вернулся и доложил, что чернобородый - философ из заморского края, у которого, похоже, не все дома. Пускай царица сама рассудит.
Варрон замолк. Переступив с ноги на ногу, начал рассказывать:
- Царица, я спросил его: Откуда ты и почему в такой необычной позе читаешь святое письмо? А он говорит: "Отойди от солнца". Я отошел и говорю: Солнце не только твое. Он говорит: "Ты какого царя слуга?" Отвечаю: Я слуга вельможной царицы Лаодики, жены царя Антиоха. Она хочет узнать, кто ты, откуда и почему по-человечески не читаешь святое письмо богини Исиды? А он говорит: "Так пускай она подойдет ко мне сама". А я говорю: Ты что недослышал? Она царица...
Варрон снова замолк. Немного погодя, добавил, что философа звать Хазаром, что он бесстыдный и нудный, а положил ноги на подушку потому, что они за прошедший день прошли землю от восхода до захода солнца. Голова же в то время отдыхала...
- Кто другой, молодой? - спросила Лаодика.
- Тот здоровый красавец? Хазаров ученик. Вылупил на тебя глаза и молчал. Я говорю: Отведи глаза, ибо ослепнешь. Тогда он на меня так поглядел, что жутко стало. Паршивый парень.
У Лаодики дрогнула бровь, будто ее задела муха. Приказала Варрону, чтобы пригласил тех двоих чужестранцев к ней на беседу, когда она вернется из храма.
Трудно сказать, кто из них больше понравился царице - то ли Хазар за научную эрудицию, то ли Арридей за необыкновенную красоту и молодость. С тех пор она не отпускала их от себя. Одарила деньгами, обещала высокие интересные государственные должности, богатые библиотеки, музеи, вещи великих мастеров, древние рукописи мудрых людей... Любой ценой старалась привезти их в Антиохию, расширить круг придворных учителей, мудрецов, чего со временем и добилась.
... В Антиохию возвращались не торопясь. На привалах любила слушать не только философские беседы, но и поэзию Гомера, которую напамять читал Хазар:
"Гнев воспевай, богиня Ахилла, сына Пелея,
Пагубный гнев, что горя немало ахеям принес...
Калхас восстал Фесторид, верховный птицегадатель,
Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет,
И ахеян суда по морям предводил к Илиону
Даром предвиденья, свыше ему вдохновенным от Феба.
Рук на тебя дерзновенных, клянуся, никто не подымет…
Но Арридеевы рассказы были ближе к сердцу. Целыми днями слушала о славных подвигах героев, царей и борцов; о битвах с центаврами, лютыми зверями и морскими чудовищами.
- Ее звали Атлантой, - тихо говорил Арридей. - Отец Яз проклял ее лишь за то, что она родилась девочкой, а не мальчиком, как ему хотелось. Ночью, когда буря ломала столетние деревья и трескалась земля от грома, выкрал ее из коляски и прячась от жены, вынес ее на гору Парфенон, да и кинул ее там в чаще шумливого бора. "Сгинь, ненужная, - крикнул Яз. - Пусть звери разорвут твое тело, а боги не заметят тебя!" Его глаза горели злым огнем... И было страшно смотреть на старого Яза, когда он возвращался домой.
Полыхали звезды в высоком египетском небе. Легкий ветерок баловался в кустах тамариска, раздувал дорожные костры, напевал одну свою мелодию о бесконечности мира. В нимбах месячного света виднелись островерхие массивные горы, четко вырисовывались в небе острыми шпилями.
Лаодика, затаив дыхание, слушала рассказ:
- Но великие боги не допустили смерти. Привели чабанов, которые накормили ее овечьим молоком и сыром. А что за девка выросла! А красота, а разум, а стройный стан - в свете не найти!
Лаодика невольно дернула плечом.
- Разве что, - поглядев на Лаодику, продолжал рассказ Арридей, - лишь с красавицами-царицами можно было ее сравнить. Вернувшись к своим родителям и простив Язу его недобрый поступок, она начала охотиться на зверей. Центавры Роик и Гилай замыслили убить ее, но сами погибли от ее стрел. Никто не мог лучше, чем она, пускать стрелы, владеть кинжалом, хитрее заманить зверя в ловушку.
Арридей помолчал, подкинул дров в очаг, ближе подсел к Лаодике.
- А в то время в Каледонии появился дикий кабан и был такой страшный и свирепый, что и посмотреть жутко, - продолжал юноша свой рассказ. - Охотники отказались охотиться на него, но не она. Через несколько недель ее помещение украсили новые охотничьи трофеи - голова и шкура каледонского вепря. О, что за девка была!.. Сотни женихов сватали, но всем она отказала. Только Меланиок терпеливой любовью пленил ее сердце. А через год Атланта родила ему сына Парфенопея. "Милый, - говорила мужу, - наш сын будет известным во всем мире героем. Смотри, какие у него светлые глаза. Он имеет мое сердце и твою настойчивость".
Лаодика с интересом слушала Арридея, была счастливой. Ей импонировала новая дружба с чужестранцами, интересными умными людьми.
Как-то в обед караван остановился возле большой речки.
Когда начало вечереть, она с Хазаром и Арридеем пошла на зеленый мыс, что острым клином врезался в голубую воду реки. На склонах небольшими цветастыми полянками виднелись плантации огородов. Черномазые крестьяне шадуфами, специальными техническими приспособлениями, подавали на них воду из речки.
Хазар приостановился, минутку рассматривал роскошный пейзаж, а потом стал говорить:
- А не было бы людей на земле, если бы не эта речка. И не было урожайных нив, если бы не она. Никто не изменит ее высоких берегов, ибо создана богами. У нас будут дети, и у наших детей - дети, и ее хватит на всех, ибо она вечна...
Лаодика с интересом слушала его поэтичный рассказ. И какая-то дивная набожность охватывала ее душу. Она гипнотизировала, казалось, что сама становится речкой, лежит между зеленых берегов и нежится под ласковым солнцем. Для нее поют птицы, веет ветерок и бьют поклоны нежные молодые деревца.
Она, наполненная радостью жизни, широко развела руки, как будто хотела на невидимых крыльях подняться в небо и летать над миром сказочной белой птицей.
- Уважаемый Хазар, скажи, почему люди прикованы к земле, а птицы летают?
- Потому, что они птицы.
- Я бы хотела быть птицей.
- Тогда не была бы царицею, - сказал с лукавинкой Хазар.
Караван перешел гряду песчаных холмов и остановился на отдых в богатой зеленой травой долине около безымянной речки.
В зарослях шастали непуганные звери. Они еще не видели человека и без особого страха с интересом смотрели из-за кустов, гадая, кто пришел: друзья или враги?
Гиены и лисицы близко подходили к лагерю, ложились в траву и зорко следили за вновь прибывшими, которые развьючивали верблюдов, натягивали шатры, разжигали костры.
Белые глазастые птицы, похожие на морских мартынов, шумно кружили над лагерем, гулко хлопали крыльями, садились на верблюдов и клевали их. Верблюды брыкались, отвечали громким хрипом, но птицы не улетали. Садились им на головы и норовили клюнуть в глаза.
Люди надевали островерхие войлочные капюшоны, чтобы чего доброго, не проклевали им головы, с опаской поглядывая на разбойников.
Варрон махал на них палкой, ругался:
- Наглецы!.. Вы не птицы - звери!.. Бандиты! Чтоб вам пусто было; чтобы змеи поели; чтоб ветер крылья поломал; чтоб гнезда развалились; чтоб вас огонь спалил!
К евнуху подошел Хазар:
- Варрон, прикуси язык. Таких птиц уважать надо, а не проклинать.
- За какие подвиги?
- За отвагу и любовь к своей земле. Чья земля, того и законы. Птицам не нравятся верблюды. Они не хотят видеть их в своей стране.
- Какой еще стране?.. Что-то ты неверно толкуешь, философ.
- Не все то неверно, что непонятно. Еще пророк сказал: "Каждому живому созданию дана любовь к своей земле, а у кого ее нет, тот обречен на вымирание!"
Евнух удивленно глянул на Хазара.
- Что, я должен им подставлять свою голову? Нет, подставляй свою, а с меня довольно… Впрочем, земля не им принадлежит, у них - небо. А я туда не лезу.
Варрон удовлетворенный своим ответом, подошел к двум бородатым воинам, которые стояли в стороне и слушали дискуссию.
- Бородачи, - сказал евнух, - завтра рано пойдете на охоту. У нас мало мяса. Наточите копья, да подберите добрые стрелы. Сытых вепрей тут много - сами пойдут в руки.
- Безбородый бородатого учит, - сказал кто-то из воинов шепотом, но Варрон расслышал и оглянулся:
- Вижу бороду, да не вижу ума.
- Мудро говоришь, евнух, - подкинул реплику Арридей. Варрон пропустил его слова мимо ушей, продолжая говорить:
- Вот так, бородачи, пойдете на охоту… ты и ты, - он указал взглядом на присутствующих, - и … ты, чужестранец.
Он так называл Арридея, показывая свое превосходство над ним.
С первых дней появления Арридея Варрон невзлюбил его. Боялся, чтобы молодая красивая царица, за которую он несет ответственность, не поддалась его мужским чарам. Потому не спускал с них глаз, ходил следом, как надзиратель.
В юности, добровольно согласившись стать евнухом, он был взят в царский двор. Царь пригрел его. Тогда ему разрешалось заходить к царице в спальню, раздевать ее, массажировать и водить в храм на молебны. Он хорошо знал тайны придворных чиновников. Мог рядом с царем присутствовать на приемах чужестранных послов и царей. Сатрапы, наместники провинций бегали перед ним, а военачальники традиционно приветствовали и выкрикивали:
- Хайре, Варрон! Здравствуй, радуйся!
- Хайре! - отвечал Варрон.
Евнух ревностно оберегал свой статус, при надобности всегда подчеркивал превосходство над простыми смертными. Потому Арридеева независимость и развязанность бесили его, задевали тщеславие.
Арридей понимал евнуха, но не щадил его.
- На охоту я не пойду, - сказал Арридей. - У меня короткий меч.
- Пойдешь.
- Не пойду!
- У нас мало мяса, что будем есть?
Из шатра вышла Лаодика:
- На охоту Арридей не пойдет.
- Но, царица, у нас мало мяса, - обиженно пробормотал евнух.
- Арридей останется в лагере, а на охоту пойдешь ты.
- Я?
- Ты!
- Но, царица, я отвечаю за твою безопасность. Должен быть рядом. И что скажет мой царь, а твой муж?..
Лаодика меняется в лице, сдерживает свой гнев.
Слуга хорошо знал горячий характер своей царицы, поспешил опередить ее вспышку.
- Хорошо. Слушаюсь. На охоту пойду я, - с выражением недовольства на лице, сказал евнух, скрестив на груди руки и низко поклонился.
Ранним утром, когда Варрон с воинами пошел на охоту, Лаодика предложила Арридею пройтись по берегу реки Хитон.
Шли берегом медленно. Молчали. Наслаждались красотой пейзажа.
Тумана уже не было на зеленых склонах, только возле крутого берега чуть задержался на плесах речки. Воздух, настоянный на душистых травах, дышал здоровьем, безошибочно улавливался ровный пульс Вселенной. Певучие непуганные птицы, увидев людей, не молчали. На речке нет-нет, да и вскидывались рыбы, и черные бакланы ловили их. Ласковый шум зеленых деревьев, ритмический плеск волн, успокаивающий гомон птиц, земля и небо вместе творили волшебную симфонию мира.
Лаодика и Арридей, минуя шумливые родники с прозрачной водой, вышли на крутой каменистый берег. Молчание нарушил Арридей:
- Родниковая вода - молоко земли. Ею пользуются люди и боги. Хочешь быть здоровым, пей всегда родниковую воду.
- Оно и видно, - молвила Лаодика, - ты, наверно, пил молоко земли, потому здоровый и сильный, как молодой буйвол.
- Не только от этого.
- А еще от чего?
- От благосклонности царицы.
Лаодика ласково посмотрела на него, улыбнулась.
Перед ними лежала поляна, застеленная густой накануне умытой дождем травой. За ней стояла стена чернолесья. Кое-где были деревья-сухостои, пагубное наследство помета бакланов.
- Там за поляной наичистейшие родники, - сказал Арридей, - Идемте и напьемся здоровья.
Шли спокойно, перебрели неглубокий ручей, обошли озерцо, поваленные ветрами старые дуплистые деревья, и вышли на пригорок.
Внезапно из леса выбежал крупный вепрь со стрелой в бедре. Он крутился на одном месте и пытался схватить стрелу зубами, но она глубоко сидела в теле и кабан люто грыз свою шкуру и пронзительно верещал.
- Ой, что это? Идем отсюда, - забеспокоилась Лаодика.
- Подожди тут, - сказал Арридей, отцепил меч от пояса и побежал к зверю.
Зверь не убегал и не оборонялся. Он долго бежал по зарослям, болоту и лесу, растратил силу и теперь только кусал самого себя.
Арридей с плеча опустил меч на его голову. Вепрь конвульсивно шарахнулся вбок, свалил его с ног и упал рядом мертвым.
Лаодика испуганная и раскрасневшая, прибежала, когда Арридей стоял без хитона около поверженного зверя и вытирал кровавые царапины на своем предплечии.
- Болит? - тревожно спросила царица.
- В дороге заживет.
- Заживет, если квалифицированно зализать. Наши военачальники в походах учат вояк, как правильно это делать, но мало кто из них делает и преждевременно гибнут.
- Может покажешь, как правильно делать?
- А почему бы и нет? Делается так.
Она широко раскрыла рот, облизала свои губы и, наклонившись, начала легко лизать кровавые ранки на его теле. И сразу какая-то горячая неведомая волна накатилась на нее, затуманила голову, убаюкала душу. Ноги не слушались. Сладкая невесомость оторвала ее от земли и понесла на своих широких крыльях в мир блаженства. Она поняла, что падает. Правой рукой обхватила Арридея за шею и потянула его вниз.
Когда Варрон, долго бродя по лесу, нашел след вепря, которого ранил, - воины отстали от него еще при облаве кабанов, - и появился на поляне, Лаодика расхристанная, с открытой грудью лежала навзничь на сочной измятой траве под кустом дикой оливы. Глаза закрыты, на лице радостный покой.
Арридей купался в речке. Увидев утомленного, забрызганного болотом евнуха, начал взбалтывать руками воду.
Варрон изнуренный и вконец растерянный, стоял, как вкопанный. Чего больше всего боялся, то и случилось. Если об этом догадается царь, ему не сносить головы. Страх охватил душу. Перед глазами поплыл страшный час казни. Он замордованный стоит перед своими горожанами на деревянном эшафоте и просит пощады, а лукавый враг Ювенал, которого часто бил за лень, готовится старым щербатым мечом рубить ему голову.
- Чего стоишь? Подай мне одежду! - крикнул Арридей с берега.
Евнух, словно проснулся, схватил хитон, лежавший возле царицы, рысцой побежал к Арридею, скрестил на груди руки и низко, как, царю поклонился.
- Я был на охоте… ничего не видел… не слышал, не знаю, - плаксиво пробормотал Варрон.
- Разумно говоришь, Варрон. Быть мудрым - это верно предвидеть свое будущее. Только неразумные осуждают то, чего сами не понимают.
- Слушаюсь, - сказал евнух с выражением покорности на лице, и снова, как царю, поклонился.
- Хорошо, хорошо… - благосклонно сказал Арридей. - Только царские поклоны оставь царям, а мне отдай мое.
- Слушаюсь, уважаемый…
- Вот и хорошо. Твой бог, Варрон, не обделил тебя разумом.
Лаодика раскрыла глаза, оперлась на руку, усмехнулась.
- Дорогой и верный Варрончик, ты отличный охотник. Герой! Забирай своего добытого лютого зверя и неси в лагерь. Сегодня мы в твою честь устроим праздник. Будем пить царское вино и петь веселые песни.
Когда, наконец, они прибыли в Антиохию, царь щедро одарил Хазара деньгами и дорогой посудой. Арридея обошел вниманием, заметил подозрительное внимание молодой жены к нему.
Варрона за мужество и охотничий талант, о котором, скрывая правду, красочно рассказала жена, наградил широким цветным охотничьим поясом с шелковыми кистями.
Слава о евнухе-охотнике быстро облетела сатрапию и стала широко известной. Люди говорили, что Варрон имеет волшебную силу и ему не страшен самый лютый зверь. Лаодика сознательно и рьяно раздувала эту небылицу и советовала поэтам и певцам сочинять хвалебные песни в его честь, как особую награду за молчание. Со временем уже сам Варрон хвастался перед горожанами, что вепри одного духа его боятся.
Как-то царь Антиох услышал от чужеземных торговцев, что в Египте появился охотник, который одним махом меча убивает двух кабанов-секачей и лучше его нигде нет охотника. Это зацепило честолюбивого царя. Он вызвал Варрона, сказал:
- Слышал, что говорят чужестранцы? Какой-то паршивый египтянин одним махом меча убивает двух секачей. Славный Варрон, верю в твою мужественность и охотничье счастье, думаю, что ты не осрамишь нашу страну, утрешь нос поганому египтянину. Мы тоже имеем не худших охотников и один из них - ты. Завтра пойдешь на охоту и убьешь не двух, а трех вепрей. Пусть знают, что Селевкидия небедна на людей, преданных царю.
Варрон побледнел. Еще со вчерашнего дня его не покидало предчувствие беды. Теперь он понял - это его смерть. И не ошибся. На охоте в лесу он долго и не ходил, отыскивая кабанов. Молодой, хорошо упитанный, полный стремительной энергии щетинистый вепрь-секач острыми, как ножи, клыками распорол ему живот.
Хоронили Варрона с почестями героя. По охотничьим обычаям завернули его в кабанью шкуру и на носилках, украшенных цветами и костями вепрей и львов, отнесли за город и в присутствии членов царского двора сожгли. Жрецы молились, а бывалые охотники бросали в огонь куски вепрятины.
Вскоре появилась легенда об отважном Варроне, и царь поставил на площади каменную стелу с надписью "Мужество Варрона - пример молодым поколениям".
Проходили годы. Не одного сатрапа воспитал в Антиохии Хазар. Не один раз давал добрые советы царю.
Он то отстаивал идеалистическое учение Платона, то признавал принцип материализма, изложенный Аристотелем, то видел тайны жизни в стоицизме Зенона, - его интеллект не знал отдыха. Скоро поседел, а плечи согнулись, но не пошатнулся его авторитет среди придворных и учеников. И неудивительно, что за мудрыми советами не только Лаодика, а и другие члены царской фамилии обращались прямо к нему - Хазару.
Арридей, казалось, был навечно обречен на молодость, расцветал и мужал с каждым годом на радость Лаодике.
Антиох пытался избавиться от него, но всегда натыкался на резкий отпор жены и старого философа.
Позднее, казалось, забыл о нем, не обращал внимания на слухи и доносы на Лаодику, а подарив ей Паннукоме, сам посоветовал взять Арридея экономом, на что она с большим удовольствием согласилась.
…Лаодика нашла Хазара в библиотеке. Углубившийся в чтение иероглифов, он, сгорбившись, сидел за небольшим мраморным столом, на котором пылали светильники. За рядом колонн, что делили помещение на две половинки, среди вещей что-то искал Эфеб, ученик школы философии и риторики. Его тонкая высокая фигура, обернутая белой хламидой, временами бесшумно кланяясь, протягивала к земле руки, как бы ловя собственную тень, что лежала на полу между глиняными амфорами, свертками пергамента и папируса, сундуками с глиной для статуй и самими статуями.
На передней стене висел медный щит, украшенный мелким орнаментом. Слева, перед Хазаром высилась скульптурная группа борцов, а над ней на веревке, раскинув белые крылья, свисал бальзамированный Ибис - священная птица.
Поздоровавшись, Лаодика присела рядом с Хазаром, что-то сказала ему на ухо. Тот приподнялся, подошел к Эфебу и попросил выйти из помещения. Эфеб молча поклонился и вышел из библиотеки.
Когда стихли его шаги и Хазар снова вернулся на свое место, царица положила на стол перед ним пухлый кошелек с деньгами. Хазар решительно отодвинул его от себя, сказав:
- Нет, это означало бы недоверие, а недоверие…
- Несовместимо с дружбой, - Лаодика закончила начатую Хазаром цитату из Пифагора, и довольно усмехнулась.
- А давний друг стоит трех новых. Разве не так, учитель?
- Нет, не так. Пифагор сказал: Утратишь давнего друга - лучшего не найдешь. Так чего ты пришла? Я внимательно слушаю. Говори.
- Ты когда-то сказал, что власть развращает человека.
- Да, говорил. И теперь скажу то же самое. Все фараоны и цари, которые имели неограниченную власть, кончили плохо…
- Правду говоришь, Хазар. От такой власти мой муж спятил с ума.
Лаодика внезапно смолкла. Нервно поправила складку на одежде и, успокоившись, сказала:
- Дорогой учитель, со мной случилось большое несчастье.
- Счастье и несчастье в душе человека. А душа лечится словом... Расскажи, может, вылечу.
Хазар насторожился. Он понял, что царица пришла для серьезного разговора.
Лаодика рассказала о своей беде спокойно. Сначала ее голос был звонким и уверенным, но дальше стихал, пока не перешел на шепот.
Беседовали долго и откровенно.
Поздней ночью она вернулась в свою спальню. Спала тревожно и недолго. Утром проснулась, позвала служанку и велела отнести царю письменное согласие на добровольный выезд ее из столицы вместе с сыновьями и Хазаром.
Вскоре в покои вбежал возбужденный Гиеракс.
- Мама, мы выезжаем в Паннукоме?
- Да.
- Я не поеду! - решительно сказал сын и надул губы.
- Почему?
- Останусь сражаться с каждым, кто посмеет стать против меня. Я не поеду! Я буду воевать!.. Я имею право на царский трон. Понимаешь? Я не поеду!.. Воины и наши люди вместе станут на мою сторону. Понимаешь, я не поеду!
Лаодика обняла сына за плечи.
- Не горячись. Теперь ты должен покинуть столицу, чтобы позднее стать царем. Надо слушать старших и быть терпеливым.
Она долго рассказывала ему о дворцовых интригах, раскрывала глаза на действительность.
Гиеракс успокоился.
- Тогда возьми в Паннукоме и девушку, что на кифаре играет.
