А.Медников
НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ
Как-то давно они ехали по району — новый тогда предисполкома Фомин и секретарь райкома партии Коновченко. Фомин всматривался в дрожащее марево, плывущее над душной, выгоревшей степью.
— Смотрите,— сказал он, удивленный, обращаясь к Коновченко. — Да тут прекрасные озера!
— Это мираж.
— Не может быть!
Машина, свернув с дороги, запрыгала по растрескавшейся, сухой земле. Манящее зеркало воды, казалось, такое близкое, постепенно отступало, точно обламывалось по краям, пока не растаяло в пыльной дымке у горизонта. Фомин, кусая пересохшие губы, показал в другую сторону:
— А вот это? Неужели опять?
— И это мираж, Николай Иванович, поверьте, — сказала Коновченко, и “газик” еще с полкилометра гнался за неуловимым видением, возникшим в раскаленной атмосфере.
Выехали к Днепру. Могучая река катила свои налитые тяжелой солнечной позолотою волны мимо правобережного Берислава и левобережной Каховки — двух белостенных городков, как-бы охраняющих здесь широкий и вольный днепровский простор. С правого, высокого берега в мертвящей желтизне открывались взору ровные таврические степи — плодороднейшие земли, часто терзаемые жестокой засухой.
— Ведь катастрофа, Николай Иванович, — сказала Коновченко. — Весной зеленеют поля, а потом с мая до октября ни капельки дождя, и все погибает. Видите, трудный у нас район.
— Вижу, — ответил Фомин.
Взметенные в небо сухим ветром клубы песка и земли закрывали Каховку и двигались с левого на правый берег, затемнив солнце над Днепром.
* * * * *
Это памятное заседание исполкома началось в пять утра. Еще раньше телефонный звонок из Херсона поднял с постели Фомина. Пока он одевался и бежал в свой кабинет, две машины, собирая людей, объезжали тихие, полутемные улицы городка. Разбуженные под утро члены исполкома волновались в предчувствии какого-то чрезвычайного события. Строили всякие предположения. Когда Фомин торжествующе сообщил им, что правительство приняло решение о строительстве Каховской гидростанции, несколько секунд длилась счастливая пауза.
— В семь утра, товарищи, — сказал Фомин, — сообщение об этом передадут по радио. Надо обрадовать народ.
Слушать радио пошли в райкомовский домик — через дорогу, в кабинет Коновченко. Пока поздравляли друг друга, шумно обсуждая гигантский масштаб работ, радостное известие уже подняло на ноги весь город. И митинг, назначенный на десять утра, начали на час раньше.
— Помните, товарищи,— сказал выступавший Фомин, — когда мы услышали о гидростанциях на Волге, Туркменском канале, то, даже зная об изысканиях на Днепре, мы не думали тогда, что и у нас будет стройка. Ведь столько потребуется сил! Но сейчас мы видим, как бесконечно могуче наше государство.
Когда митинг закончился, бериславцы не хотели расходиться.
— Продолжить митинг! — крикнул кто-то.
— Продолжить митинг! — подхватили сотни голосов. И поднимались на трибуны люди, снова говорили о переполнивших душу чувствах.
Этим же утром члены исполкома выехали в район. Но, обгоняя их, неслись вперед вести, и в селах, в поле — всюду стихийно вспыхивали митинги. Фомин до ночи ездил по сельсоветам. С волнением думал о новой, замечательной судьбе района, об ответственности, которая ложилась теперь на плечи его руководителей.
* * * * *
Покатые поля светятся до самого горизонта чем-то нежно-белым. Точно выпал снег, запорошив черную, бугристую землю. Это хлопок. На полевом стане Фомин осматривает собранный в кагаты хлопок, засовывает по локоть руку в теплую, влажноватую глубину белой волокнистой массы. Хлопок-сырец надо быстро сушить. Влажный, он может самовозгореться.
— Аверьянов! Руководство! Задерживаетесь с сушкой хлопка!
Молодой председатель колхоза трет ладонью небритую щеку и краснеет:
— Задержались, Николай Иванович.
— А где наше уменье предвидеть? — спрашивает Фомин. — “Большой хлопок” предвидели, а сушилок не построили.
В поле работают колхозницы.
— Здравствуйте, жинки! — весело кричит Фомин. — Как работа, какие претензии к советской власти? — шутит он.
Его окружают, сыплются вопросы. Тут привыкли видеть в степи человека в знакомом всему району кожаном пальто нараспашку, с неизменной ткрб.кой, зажатой в уголке смеющихся губ.
На полях кипит соревнование сборщиков. Но есть неполадки со снабжением.
— Вот что, жинки, — говорит Фомин. — Приглашаем вас всех на правление колхоза. Привезу нашего председателя райпотребсоюза. Послушаем его, покритикуєм. Согласны? А сейчас поедем в село, Аверьянов. Отыщем тебе помещения для сушки.
Фомин едет в село, он знает здесь каждый уголок, уверенно шагает к хозяйственным постройкам и, действительно, скоро находит свободный коровник, на полу которого можно разложить хлопок.
— А чердаки школы, сельсовета — вот еще резервы, — замечает он.
— Верно, есть резервы, как-то не дошло раньше, — смущенно произносит Аверьянов.
— Надо думать,— почти приказывая, говорит Фомин. — Вот мы еще с весны увидели, что с зерновыми будет плохо — засуха. Тогда подумали и хлопка посадили вдвое больше прошлогоднего. Дерзнули, поработали — выиграли. Этой осенью “большой хлопок” выведет полдесятка наших колхозов в миллионеры. Так что думать надо больше, дальше, Сергей Сергеевич, — прощаясь и ласково придерживая в ладони руку председателя, еще раз повторил Фомин. — Искусство жить, Аверьянов, — это жить с перспективой.
…В живописном селе Казацком, около продолговатой чистенькой хаты, где женщины, стуча ведрами, мыли полы и окна помещений для днепростроевцев, нам встречается отряд гусеничних тракторов со скреперами. Они движутся внушительной колонной, попыхивая дымком, заполнив улицу скрежетом.
— Техника Болотного,— говорит Фомин. В колхозе “Памяти Ленина” строят нам плотину. Стремимся пока использовать наши внутренние водные резервы. А когда дадим хлопку днепровскую воду, он удвоит, утроит урожаи.
— Куда же вы, Кубрак? — окликает Фомин бригадира.
Коренастий тракторист, распахнув солдатскую шинель, сердито машет рукой:
— Сколько же можно загорать без дела. Договора нет, едем до базы.
— Останови колонну,— приказывает Фомин и шагает в сельсовет. Он возвращается минут через десять, еще издали крича трактористам: — Все в порядке! Сейчас приедет председатель, договор будет. Что же вы, хлопцы, — говорит он, подсаживаясь к мелиораторам, еще не согнавшим с лица хмурого выражения. — Разве порядок — зря жечь государственное горючее? “На базу, обратно”. В армии, наверное, были многие....
— Армия тут не при чем,— загудело в ответ несколько голосов.
— Армия учит дисциплине, выдержке,—говорит Фомин. — А тут маленькая заминка — растерялись. Где мы с вами работаем, товарищи, подумали? На землях великой стройки. Так, что ли, Кубрак? Садись, покурим.
— А ну, заворачивай, хлопцы, — кричит Кубрак, залезая в кабину трактора, и колонна мелиораторов поворачивает в степь.
Мы едем к возведенной уже насыпи земляной плотины, перегородившей глубокий овраг, и дорогой Фомин рассказывает о своей первой памятной ему встрече с Болотным.
Новый директор машинно-мелиоративной станции пришел к нему впервые несколько месяцев назад. Коротко представился, разложил на столе карту области. По плоскости одинаковых высотных отметок, товарищ Фомин, — сказал он, — мы поведем самотечную дождевую и паводковую воду от Каховки чуть ли не до Аскания-Нова. Но главные наши работы на левом берегу. Вам нужна вода?
— Как жизнь, — вздохнул Фомин. — Копаем пруды пока своими силами. Труда много, плотины растут медленно.
Болотный предложил помощь правому берегу — бульдозерами, скреперами, грейдерами.
— Но ваши пруды у меня еще не запланированы, хочу помочь тебе за счет сверхплановой выработки; это взгляд вперед, — предупредил он.
— И верный взгляд! Ты начинай, а я договорюсь с областью, — обрадовался Фомин.
Мелиораторы Болотного за несколько месяцев создали в районе пруды с общим зеркалом воды в десятки гектаров, подготовив тем самым базу для сети орошаемых участков.
— Поражаешься мудрой последовательности этапов нашей борьбы за преобразование природы, — говорит Фомин, шагающий по насыпи плотины. — Возьмите лесные полосы, орошение, машинно-мелиоративные станции. Раньше мы думали, что делаем эти водоемы только для себя. Теперь же они помогут накормить, напоить в сухой степи армии строителей. Им будут нужны овощи, фрукты, — вода под рукою на сотни километров вдоль каналов. И это дадут наши орошаемые участки гарантированных урожаев — опорные крб.ежи великого наступления....
* * * * *
До войны председатель Бериславского райисполкома был преподавателем литературы и языка. Раненный под Сталинградом, получив годовой отпуск, он приехал отдыхать в родную Орловскую область. Как-то зашел в областной отдел народного образования.
— Отдохнуть, конечно, необходимо, товарищ Фомин, — сказали ему там. — Но не могли бы вы поехать в Жиздру, только что освобожденную. До зарезу нужен заведующий отделом народного образования.
— Хорошо, — сказал Фомин. — Раз нужен, поеду.
В Жиздру он вошел вслед за войсками. В городе не осталось камня на камне. Прежде чем учить детей, надо было построить школы. И Фомин занялся восстановлением города.
Но вот кончился год отпуска. Надев шинель, Фомин уехал “довоевывать”. Но первая, трудная школа советской работы, которую он прошел в Жиздре, оставила неизгладимый след в памяти. Фомин оценил тогда большую честь быть слугой народа. И он понял, что весь жизненный опыт, знания учителя и навыки командира послужат ему в трудном искусстве советской государственной работы.
Еще в 1949 году отстававший и по зерновым, и по техническим культурам, и по виноградарству Бериславский район в 1950 году вышел в ряды лучших, обогнав многие районы Херсонщины.
— Случилось небывалое в истории нашего района. Первыми по области, на восемнадцать дней раньше срока закончили вспашку зяби,— сказала Коновченко. Мы спросили ее: в чем же секрет успеха? Она задумалась, разглядывая свои загоревшие руки:
— Главное, народ стал больше заботиться о судьбе района, а местные советы — видеть в каждом деле перспективу, оценивать ее с государственных позиций.
За год совместной работы они сдружились, эти два руководителя района, поняв, что дополняют друг друга: спокойная, неторопливая в решениях Коновченко и увлекающийся энергичный Фомин.
* * * * *
В кабинете Фомина сидят заведующий отделом социального обеспечения Назаренко и председатель горсовета Дормастук. Герой Советского Союза Назаренко, человек с фигурой атлета и протезами вместо ног, кладет на стол письмо из областного управления, отмечающее хорошую заботу бериславцев об инвалидах войны, о семьях погибших. Лицо его выражает недоумение: красный карандаш Фомина вывел на письме резолюцию: “Мало”.
— Удивляешься, Владимир Афанасьевич? — спрашивает Фомин, разжигая ткрб.ку и прищуриваясь. Область хвалит нас, а Фомин вдруг недоволен. Да пойми ты, дорогой мой, колхозы стали зажиточными, и мы теперь имеем возможность больше помогать заслуженным людям. Ты понял? — и Назаренко кивает головой.
Маленький, подвижный, с взъерошенными светлыми бровями, Борис Семенович Дормастук одиннадцать лет председательствует в горсовете Берислава. В 1920 году он — политрук батальона — штурмовал с бериславского берега Каховский плацдарм.
Дормастук расстегивает свою казачью, отороченную белым мехом тужурку.
— Разрешите доложить? — совсем по-военному спрашивает он.
— Пожалуйста,— говорит Фомин.
И Дормастук докладывает: около пятисот горожан уже изъявили желание пойти на стройку; в город приезжают новые люди; к пристани подходят баржи с оборудованием для изыскателей. Сейчас в город приехали представители потребкооперации и Министерства торговли; выбирают здания под магазины.
— Ох, шумят крепко, — улыбается Дормастук. — Весь жилой фонд города взяли на учет. Приедут строители — потеснимся пока. Все ждут их с большой радостью.
Я слушаю Дормастука и просматриваю стенограммы сессий исполкома до поворотного в истории района дня 21 сентября 1950 года. Поток будничных дел окрашивался умной инициативой, устремленной к главному — заботе о человеке. Народное образование. Сессия обсуждает вопросы обязательного семилетнего образования на селе. Фомин предлагает, и депутаты его поддерживают: не перенапрягая районного бюджета, возвести несколько новых школ методом народной стройки. Району нужны кадры механизаторов — организуются школы трактористов, механиков. Педагоги, врачи ведут общеобразовательные лектории. В Бериславе не было еще ни одного днепростроевца, а член исполкома, учительница Софья Бурда уже предложила преобразовать несколько начальных школ в семилетки, а несколько семилетних — в средние, пригласив сто новых учителей.
Дормастук захватил вместе с планом и паспорт города Берислава. Сейчас любопытно взглянуть на него. Город основан пятьсот лет назад. Здесь жила буйная запорожская вольница, это она, по преданию, нарекла красивые места “берегом славным”. До революции в городе было 4 трактира, 5 храмов, во всем районе насчитывалось 102 керосиновых лампы.
— А мы здесь небо зальем электричеством,— говорит Фомин.
Ему звонит секретарь райкома Коновченко. В райком партии только что пришла телеграмма. Изыскательская экспедиция будет базироваться в городе. Срочно нужны помещения, мастерские, конторы, квартиры на четыреста человек.
Дормастук улыбается Фомину:
— Началось, Николай Иванович!
— Началось, товарищи дорогие! — радостно говорит Фомин. — Дальше — больше, работы у нас с вами море.
* * * * *
Над Днепром неяркий день поздней осени. Катерок режет стального цвета волну, обегая лесистые, вытянувшиеся на много километров плавни. Когда река здесь разольется гигантским водохранилищем, высокая вода пройдет над островами, над вершинами деревьев, горящими сейчас густым багрянцем. Мы смотрим на бурое полотно степей, когда-то поразивших Фомина миражными озерами. Скоро оно действительно заголубеет волнами нового моря.
На корме катера с Фоминым беседует киевский археолог — полный низенький человек с выражением застывшего удивления на розовом лице. Он прилетел на розыски памятников древности в районе будущего водохранилища и каналов.
— В вашем Казацком, например, — говорит археолог, с трудом удерживая на ветру черную шляпу, — следы древних скифских кочевий. Им грозит опасность быть потерянными для науки под водою Днепра.
— Я предполагал встретить только тех, кто смотрит в будущее, — строителей, а вот придется помогать и тем, кому важно прошлое, — улыбается Фомин. — А с раскопками торопитесь, времени у вас мало.
Он показывает на вершины буровых копров, видных по откосам берегов, в кустарнике плавней. Изыскатели определяют направление створа будущей плотины гидроузла, исследуют район водохранилища. С середины реки уже виден городок, взбегающий своими белыми домиками по пологому склону берега. Каховка. Плацдарм славных битв гражданской войны, ныне плацдарм труда. На небольшой пристани, видавшей ранее за день лишь несколько рейсовых пароходов, сейчас разгорается кипучая жизнь. Все чаще приходят баржи с буровым оборудованием, материалами. Приезжают изыскатели — харьковчане, москвичи. С каждым днем все больше добровольцев, горящих желанием стать пионерами стройки.
У председателя Каховского райисполкома А. В. Пуценко, с которым Фомин считает себя в негласном соревновании, такой же поток новых забот. В городе организуются автобусные линии на Херсон, по Днепру из Запорожья приплыли первые работники управления строительства. Со всеми нужно заняться, всех разместить. “Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны”. Слова эти на транспаранте, висящем над пристанью, встречают каждого, кто вступает с парохода на землю Каховки.
Вместе со стройкой год от года будет сказочно изменяться район, и новые, увлекательные перспективы раскроются перед избранниками народа — деятелями местных Советов.
